4-я часть. Стреляла ли Каплан в Ленина? Исторические версии.

[la8929]

.
4-Я ЧАСТЬ - ПРОДОЛЖЕНИЕ.


3-Я ЧАСТЬ - В ПРЕДЫДУЩЕЙ ЗАПИСИ:
ИНТЕРНЕТ-ССЫЛКА.



Обратим внимание на то, как охранялся Ленин во время выступления на том же заводе 28 июня.
Все в том же гранатном цехе завода те же несколько тысяч человек.
Охрана митинга поручена военному комиссару и начальнику гарнизона Замоскворечья А. Д. Блохину.
Он вооружен маузером и наганом.

Ленина встречает по-военному, рапортом.
Вместе с Блохиным - красноармейцы.
Вместе с Лениным они выходят на сцену.

Ленина смущает столь откровенная охрана на заводе.
Он просит увести солдат.
Блохин не бросается исполнять требование председателя СНК, а звонит своему начальнику по вопросам охраны - Дзержинскому, так как именно Дзержинский обязал районных военкомов и начальников гарнизонов организовывать охрану митингов.

Дзержинский приказывает сообщить Ленину, что по распоряжению Дзержинского охрану со сцены он так и быть разрешает убрать.
И это была единственная его уступка.

В деле определения организаторов покушения на Ленина крайне важным оказался вопрос о времени покушения.
Этот внешне банальный сюжет оказался неимоверно запутанным.

ЧИТАТЬ СКРЫТЫЙ ТЕКСТ ДАЛЬШЕ...

Шофер Ленина С. К. Гиль показал в ночь на 31 августа, т.е. сразу же после покушения, что "приехал с Лениным около 10 часов вечера на завод Михельсона.
По окончании речи В. И. Ленина, которая длилась около 1 часа, из помещения, где был митинг, бросилась к автомобилю толпа человек 50 и окружила его".

Предположить, что Гиль ошибается и не помнит, во сколько привез Ленина к заводским воротам, трудно.
Если так, то закончилось выступление между около 11 часов вечера.

На это же время указывает в своих показаниях, данных в час ночи 31 августа, т.е. сразу же после покушения, еще один свидетель, А. Сухотин:
"Часов в 9 приехал т. Ленин. Через 1-2 часа т. Ленин кончил свою речь и отправился к выходу".

Кажется, именно в этот день часы переводились на час назад.

"Попив чаю около 6 часов вечера по новому времени, я с Поповой отправилась к ней на квартиру ночевать", - сообщает одна из свидетельниц.

"Ленин говорил последним. Митинг начался около 7 часов по новому времени", - сообщает другой.

Ленин выступал на митинге последним оратором.

Орлов пишет:
"Речь Ленина на митинге, по мнению Гиля, длилась около часа.
Иными словами, покушение могло быть совершено не раньше 10 часов, а скорее около 11 часов вечера, когда окончательно стемнело и наступила ночь.
По-видимому, показания Гиля ближе всего к достоверности, ибо протокол первого допроса Фанни Каплан имеет четкую запись - 11 часов 30 минут вечера.

Если считать, что задержание Каплан и доставка ее в ближайший военный комиссариат, где начались допросы, заняли 30-40 минут, то время, указанное Гилем, следует считать наиболее правильным.

Трудно предположить, что подозреваемая в покушении Каплан в течение более чем трех часов оставалась недопрошенной в том случае, если покушение было совершено в 7 ч. 30 мин. вечера.

В пользу позднего часа покушения говорит и то обстоятельство, что митинг на заводе Михельсона был не первым, на котором выступал Ленин.
До этого он побывал в противоположном конце Москвы, в Басманном районе на митинге в здании Хлебной биржи.
Там выступало несколько ораторов, и речь Ленина продолжалась от получаса до часа.
Дорога из одного конца Москвы в другой должна была занять не меньше часа".

Таким образом, можно утверждать, что Ленин прибыл на завод приблизительно в 10 часов по старому и в 9 часов по новому времени и выступал примерно час, закончив выступление между 10 и 11 часами вечера по новому времени.

К величайшему сожалению для историков более точно установить время покушения на Ленина невозможно.
Между тем именно здесь находится разгадка еще одного ребуса об организаторах покушению.

Понятно, что между выстрелами в Ленина и сообщением об этих выстрелах Свердлому должно было пройти какое-то время.

А обращение Свердлова о покушении на Ленина подписано председателем ВЦИК в 22 часа 40 минут.
Это могло произойти только в том случае, если обращение было написано заранее, если Свердлов был осведомлен о планируемом покушении, если он умышленно допустил теракт, а может быть, через ВЧК и Дзержинского, являлся его непосредственным организатором.

В обращении Свердлова, кроме времени его написания, смущает первая фраза.
Четко определив врага революции - правых эсеров и англо-французских наймитов, до минут указав время написания обращения - 10 часов 40 минут вечера - Свердлов был слишком неточен в том, где точность требовалась прежде всего: в указании времени самого покушения.

"Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина..."

Между тем с момента покушения никак не могло пройти более получаса.

Сравним этот текст с телефонограммой Ленина, разосланной после убийства германского посла графа Мирбаха 6 июля 1918 г., написанной в 4 часа 20 минут:

"Около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве..."

Ленин отреагировал на убийство Мирбаха примерно через полтора часа.
Когда же писал свое обращение Свердлов?
Когда ему стало известно о планируемом или состоявшемся покушении?

Однако директива Свердлова Ленину обязательно отправиться 30 августа на митинг и время написания Свердловым "обращения" не единственные и даже не самые главные против него улики.

Допросы Каплан в ЧК обрываются 31 августа.

1 сентября по приказу Свердлова она была забрана из тюрьмы ВЧК в кремлевскую комнату тюремного типа, находившуюся по его кабинетом.

Детали перевозки Каплан в Кремль нам известны по воспоминаниям коменданта Кремля Малькова:

"Через день или два (после покушения) меня вызвал Варлам Александрович Аванесов.
- Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан.
Поместишь ее здесь, в Кремле, под надежной охраной.
Я вызвал машину и поехал на Лубянку.
Забрав Каплан, привез ее в Кремль в полуподвальную комнату под детской половиной Большого дворца.
Комната была просторная, высокая.
Прошел еще день-два, вновь вызвал меня Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан - расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову.
- Когда? - коротко спросил я Аванесова.
- Сегодня. Немедленно".

Страницей позже Мальков укажет, что расстрелял Каплан 3 сентября в 4 часа дня.
И хотя очень уж не хотелось Малькову в этом сознаваться, но легко вычислить, что самое позднее в ночь на 1 сентября, прервав допросы, Свердлов забрал Каплан в Кремль чтобы "немедленно" же ее расстрелять.

Недоумение исследователей по этому поводу лучше всех сформулировал Сударушкин:

"Наверное, читатель убедился, что в деле о покушении на Ленина до сих пор остается много неясностей, которые подвергают общепринятую версию серьезным сомнениям.
Удивляет та лихорадочная поспешность, с которой Фанни Каплан была осуждена и уничтожена при обстоятельствах до того мрачных и неестественных, что трудно найти им разумное объяснение.
Почему из вполне надежных подвалов ВЧК на Лубянке ее перевели в Кремль?
Даже принимая во внимание суровость того времени, невозможно понять необходимость уничтожения Каплан именно в Кремле, где располагалось Советское правительство.
Почему постановление ВЧК о расстреле не исполнили сами чекисты?
По какой причине организацию казни взял лично на себя председатель ВЦИК, назначив исполнителем коменданта Кремля?
Создается впечатление, что организаторы этого расстрела чего-то опасались.
Последний, зафиксированный допрос Каплан состоялся 31 августа, а расстреляли ее 3 сентября.
Не начала ли она давать показания, которые не устраивали следствие, потому так поспешно ее и перевели из ВЧК в Кремль?
Не появилась ли вероятность, что ее придется вернуть на Лубянку?
Не связана ли эта вероятность с возвращением из Петрограда Дзержинского?
Не потому ли и поторопились с расстрелом, совершив его в Кремле, где никто не мог помешать?"

Попробуем разобрать причины столь странного поведения Свердлова.

Фактическая сторона вопроса следующая.
Некая женщина, называемая "Каплан" была арестована, подверглась нескольким коротким весьма общим допросам разными людьми, и, не ранее 31 августа и не позднее 3 сентября - взята по приказу Аванесова, исходящему от Свердлова, в Кремль.

В Кремле она то ли была, то ли не была подвергнута дополнительным допросам, а 3 сентября то ли была, то ли не была расстреляна Мальковым.

А поскольку Свердлов по причинам достаточно мистическим дал указание "останки уничтожить без следа", никакими вещественными доказательствами казни Каплан мы не располагаем, кроме утверждения писателя Юрия Давыдова, что труп Каплан был облит бензином и сожжен в железной бочке в Александровском саду.

Правда, Мальков указывает, что свидетелем расстрела был поэт-большевик Демьян Бедный, живший в Кремле и вышедший на шум:

"К моему неудовольствию я застал здесь Демьяна Бедного, прибежавшего на шум моторов.
Квартира Демьяна Бедного находилась как раз над Авто-Боевым отрядом, и по лестнице черного хода, о котором я забыл, он спустился прямо во двор.
Увидев меня вместе с Каплан, Демьян сразу понял, в чем дело, нервно закусил губу и молча отступил на шаг.
Однако уходить он не собирался.
Ну, что же! Пусть будет свидетелем".

Но все, что мог увидеть Бедный, это расстрел некой женщины, про которую ему было сказано, что это и есть покушавшаяся на Ленина "Каплан".

Помня о том, что убийство германского посла Мирбаха 6 июля также было направлено против Ленина и осуществлено силами сотрудников ВЧК, советское правительство могло иметь основания и сейчас подозревать чекистов, прежде всего левого коммуниста и противника Брестского мира Ф. Э. Дзержинского, в организации заговора против Ленина.

Возможно, что именно по этой причине Ленин, Свердлов и Троцкий сочли необходимым в июле 1918 г. держать арестованную верхушку левоэсеровской партии не в тюрьме ВЧК, подконтрольной ведомству Дзержинского, а за кремлевскими стенами, ключ от которых находился у коменданта Кремля Малькова.

Кому подчинялся Мальков, известно.

Рассказывая в воспоминаниях о незначительном конфликте с секретарем и помощником Ленина В. Д. Бонч-Бруевичем, Мальков пишет: "Я подчиняюсь Владимиру Ильичу и Якову Михайловичу, а не вам, так что не приказывайте".

Обратим внимание на субординацию.
Помощником и секретарем Ленина был Бонч-Бруевич.
Помощником и секретарем Свердлова - Аванесов.
Мальков подчинялся Ленину и Свердлову, но не подчинялся Бонч-Бруевичу и Аванесову, если приказ не исходил от Ленина или Свердлова.
С Бонч-Бруевичем и Аванесовым Мальков был на равных.

По причинам известного характера, Мальков опускает третьего человека, которому подчинялся непосредственно: Л. Д. Троцкого, и третьего секретаря, с которым решал обыденные вопросы.
Но так как Троцкого во время покушения на Ленина в Москве не было, будем считать, что этот сюжет академическим.

Выполнял ли аналогичные поручения Мальков раньше?
Да, выполнял.
Вечером 7 июля 1918 г. Мальков забрал под арест в Кремль членов ЦК ПЛСР и членов ВЦИК Спиридонову и Саблина.
Приказ Малькову забрать из ВЧК Каплан, причем до возвращения Дзержинского из Петрограда, был естественен, если Свердлов, не участвовавший в заговоре против Ленина, подозревал Дзержинского в организации теракта.
Тогда, забирая Каплан из ЧК, Свердлов, во-первых, предотвращал убийство Каплан незаинтересованными в ее показаниях чекистами, прежде всего Дзержинским; во-вторых, не допускал встречу и допрос Каплан Дзержинским;
в-третьих, получал возможность допросить Каплан в Кремле и разузнать, что же произошло на самом деле.
Но получалось, что привезли Каплан в Кремль единственно для того, чтобы расстрелять.
И здесь, конечно же, есть какое-то отсутствующее звено, мешающее понять, что же было на самом деле.
Ведь если Каплан расстреливали в Кремле при свидетеле Д. Бедном значит действительно очень торопились.

Оставим на совести Малькова указание, что сделал он это по постановлению ВЧК.
Никто этого постановления не видел.

Литвин утверждает, что казнь Каплан не зафиксирована "даже в протоколах судебной коллегии ВЧК".
И не очень понятно, каким образом ВЧК могло постановить не просто расстрелять Каплан, а приказать коменданту Кремля Малькову привести приговор в исполнение.
Слишком уж рядовое занятие для нерядового революционера.

Но допустим, постановление ВЧК было.
В каком случае нужно было Свердлову немедленно расстреливать Каплан и уничтожать ее останки?

Только в одном: если важно было не просто заставить Каплан замолчать, но и не допустить процедуры опознания трупа Каплан свидетелями террористического акта: Лениным, Гилем, Батулиным и другими.

Если из описания ареста женщины с зонтиком и портфелем безошибочно следовало, что стреляла не задержанная, а кто-то еще, то из описаний Малькова получалось, что кому-то (очевидно, что Свердлову), важно было замести следы преступления: уничтоженный труп нельзя опознать.

После 3 сентября определить нельзя уже было ничего: была ли задержанная Батулиным женщина с зонтиком и портфелем - Каплан;
была ли задержанная Батулиным женщина той, что разговаривала с Гилем перед началом собрания, еще до покушения;
была ли Каплан покушавшейся, т.е. женщиной, выстрелившей в Ленина; была ли расстрелянная к Кремле женщина - Каплан;
была ли расстрелянная в Кремле женщина той, которую задержал Батулин;
была ли расстрелянная в Кремле женщина той, которую видел Гиль и какие-то другие свидетели у завода Михельсона; кого именно расстреляли в Кремле 3 сентября 1918 года?

Список этих вопросов - бесконечен.

Не имея Каплан не только живой, но и мертвой, ответить на них было невозможно.
Именно Свердлов закрыл дело Каплан, уничтожив наиболее важную улику - саму арестованную.

Он мог это сделать только в том случае, если лично был не заинтересован в расследовании и если лично был причастен к заговору.
Других объяснений поведения Свердлова не существует.

Тем более нельзя было ответить без Каплан на вопрос о сообщниках.

Между тем в Ленина были произведены четыре выстрела из двух пистолетов разного калибра, видимо, револьвера и браунинга.

Именно четыре Гильзы и были обнаружены Кингисеппом во время осмотра места покушения и проведения следственного эксперимента.
В понедельник, 2 сентября, Кингисеппу был доставлен пистолет из которого 30 августа стреляли в Ленина.
По одним сведениям это был револьвер с расстрелянными тремя патронами, по другим - "браунинг за № 150489" с четырьмя неизрасходованными патронами.

Именно этот браунинг и оказался в Историческом музее как орудие покушения.

23 апреля 1922 г. из тела Ленина была извлечена пуля "размером от среднего браунинга", нужно думать, за № 150489.

Все это означало, что из браунинга в Ленина могли быть произведены два или три выстрела, поскольку седьмая пуля в 6,35-миллиметровой модели браунинга образца 1906 года могла быть в стволе.

После открытия дела в 1992 году МБ РФ провело, по мнению Э. Максимовой, "комплексную криминалистическую экспертизу по браунингу № 150489, гильзам и пулям, попавшим в Ленина".

Но результаты этой экспертизы не были исчерпывающими.

Эксперты пришли к выводу, что из двух пуль "одна выстрелена, вероятно, из этого пистолета", но "установить, выстрелена ли из него вторая, не представляется возможным".

При проведении следственного эксперимента в 1996 году ФСБ запросила у Исторического музея пробитое пулями черное драповое демисезонное пальто Ленина, люстриновый черный пиджак, 4 гильзы, найденные на месте преступления, 2 пули и "браунинг".

Последний раз обследование ленинского пальто и пиджака проводилось в 1959 году; материалы этого обследования хранятся в Историческом музее.

Браунинг заклинило и он перестал работать.

Но когда сравнили пули, "извлеченные при операции Ленина в 1922 г. и при бальзамировании тела вождя в 1924 г., выяснилось, что они разные.
Это было новое указание на участие в покушении второго человека.
Кто же он был?

Немедленно после выстрелов в Ленина был арестован и в ночь на 31 августа расстрелян бывший левый эсер Александр Протопопов.

В марте 1918 г. Протопопов был начальником контрразведки отрядом ВЧК, в апреле стал заместителем командира отряда ВЧК Д. И. Попова.

6 июля, пишет Литвин, когда "Дзержинский приехал в штаб левых эсеров, которых охранял этот отряд, и потребовал выдачи властям террориста Блюмкина, убившего германского посла, Протопопов лично арестовал на месте самого председателя ВЧК, да еще с нанесением побоев!"

После разгрома левых эсеров Протопопов был арестован, но к 30 августа оказался не только выпущенным из тюрьмы, но и связанным с террористами, готовившими покушение на Ленина.

Это первое прямое указание на то, что к покушению на Ленина мог иметь отношение еще и высокопоставленный сотрудник ЧК, кем-то заблаговременно выпущенный из тюрьмы.
Очевидно, что человека, избившего и арестовавшего Дзержинского 6 июля, из тюрьмы мог освободить только сам Дзержинский.

2 сентября 1919 года в ВЧК с грифом "совершенно секретно" поступил донос чекиста Горячева, утверждавшего, что "работая по делу готовящегося восстания в Москве слышал, как гражданка Нейман говорила, что в покушении на тов. Ленина участвовала некая Легонькая Зинаида, причем эта Легонькая якобы и произвела выстрелы".

Это была та самая "чекистка-разведчица" Легонькая, которая сопровождала Попову на Лубянку в грузовике Красного креста.

В связи с этим 11 сентября был выписан ордер № 653 на арест и обыск Марии Федоровны Нейман и Зинаиды Ивановны Легонькой.

У Легонькой оказалось алиби: во время покушения на Ленина она находилась на учении в инструкторской коммунистической школе красных офицеров.
Занятия там проходили с семи до девяти вечера.
А так как считалось, что покушение было произведено именно в эти часы, получалось, что Легонькая стрелять в Ленина не могла.

Правда, если предположить, что покушение состоялось позже (в 10 вечера), никакого алиби у Легонькой не было.

И 24 сентября 1919 года Легонькая была допрошена (допроса М. Ф. Нейман в деле Каплан нет) начальником Особого отдела ВЧК.

Легонькая указала, что является членом партии с 1917 года, что в октябрьскую революцию была разведчицей Замоскворецкого военного комиссариата, а в октябре-ноябре 1918 года работала "в тылу неприятеля в направлении станции Лихая".

В заключительном абзаце своих показаний Легонькая сообщила, что при обыске ею был в свое время найден у Каплан "в портфеле браунинг, записная книжка с вырванными листами, папиросы, билет по ж. д., иголки, булавки, шпильки и т.д. всякая мелочь".

Эти показания следует назвать сенсационными, так как в них впервые сообщается о найденном у Каплан браунинге.
Столь же очевидно, что Легонькая говорила неправду.
Результаты обыска, проводимого в Замоскворецком комиссариате тремя женщинами: Легонькой, Д. Бем и З. Удотовой, нам хорошо известны из запротоколированных показаний Бем и Удотовой, данных 30 августа 1918 года.

Зинаида Удотова показала:
"При обыске мы Каплан раздели до нага и просмотрели все вещи до мельчайших подробностей.
Так, рубцы, швы нами просматривались на свету, каждая складка была разглажена.
Были тщательно просмотрены ботинки, вынуты оттуда подкладки, вывернуты.
Каждая вещь просматривалась по два и несколько раз.
Волосы были расчесаны и выглажены.
Но при всей тщательности обнаружено что-либо не было.
Одевалась она частично сама, частично с нашей помощью".

Примерно о том же сообщила в своих показаниях 31 августа 1918 года сама З. И. Легонькая:
"Во время обыска я по распоряжению тов. Дьяконова стояла у двери с револьвером наготове.
К вещам я совершенно не прикасалась, наблюдая лишь за движением рук Каплан.
Обыск был тщательный, были просматриваемы даже рубцы и швы, обувь просматривалась внутри и оттуда вывертывалась подшивка.
Волосы были расчесаны, просматривали также и голое тело, между ног, под мышками.
Но, несмотря на всю тщательность, ничего обнаружено не было.
Одевалась она частично сама, частично ей помогали".
Из обнаруженного: железнодорожный билет в Томилино, иголки, восемь головных шпилек, сигареты, брошка, т. е. всякая мелочь.
"Больше ничего при Каплан обнаружено не было", - показала Дж. Бем.

В остальном перечень Легонькой совпадал с перечнем Бем: записная книжка с вырванными листами, папиросы, билет по ж. д., иголки", шпильки...

Откуда же появился браунинг в портфеле Каплан и почему ни до, ни после 24 сентября 1919 года о нем не упоминали?

Литвин считает, что Легонькая сообщила о браунинге по подсказке ЧК, чтобы навсегда закрыть вопрос об орудии убийства.
Но поскольку допросы Легонькой достоянием общественности не делались, грубая фальсификация, запротоколированная в секретном досье, ничему не способствовала.

Можно предположить, что в квартире Легонькой в сентябре 1919 года был устроен обыск, что во время этого обыска нашли браунинг, что была проведена дактилоскопическая экспертиза, показавшая, что в Ленина действительно стреляли из найденного у Легонькой пистолета.

Легонькая должна была либо сознаться в том, что стреляла в Ленина (и быть, очевидно, расстрелянной), либо объяснить, каким образом к ней попал "браунинг Каплан".
И Легонькая такое объяснение дала.
Вопреки всей имевшейся информации она показала, что нашла браунинг в портфеле Каплан при обыске (при котором никто больше этого браунинга не видел).

Сама Легонькая даже не была арестована.
С нее взяли подписку о явке в Особый отдел ВЧК по первому требованию для дачи показаний и отпустили.

О дальнейшей судьбе Легонькой нам ничего не известно, но любопытно, что дело Легонькой пересматривалось НКВД в ноябре 1934 года, и трудно предположить, что вновь занявшись ее делом, НКВД оставило ее на свободе.

Здесь самое время вернуться к версии о том, что Каплан расстреляна не была.

Костин пишет, что слухи эти "начали распространяться в 30-40-х годах заключенными тюрем и концлагерей, якобы встречавших Каплан в роли работника тюремной канцелярии или библиотеки на Соловках, в Воркуте, на Урале и в Сибири".

"Еще в 30-е годы ходили упорные слухи, что Каплан видели в Верхнеуральской и Соликамской тюрьмах", - вторит Э. Максимова.
- "Всего полтора года назад адвокат-пенсионер писал в Музей Ленина, что его отец, старый коммунист, ссылаясь на очень осведомленных людей, рассказал в 37-м году сыну: Каплан была помилована.
Через несколько лет ему самому, студенту-юристу, в том же Верхнеуральске тюремный надзиратель назвал фамилию Каплан и показал ее камеру, а начальник тюрьмы это подтвердил".

Лагерные легенды всегда столь же правдоподобны, сколь и немыслимы.
Могли ли надзиратель и начальник тюрьмы рассказывать заключенному о том, что в такой-то камере сидит официально расстрелянная в 1918 году Каплан?
Ведь наверное, если Каплан не была расстреляна, это считалось государственной тайной?

Масло в огонь подлили воспоминания деятельницы итальянской компартии и Коминтерна Анжелики Балабановой.
Приехав из Стокгольма вскоре после покушения и посетив Ленина, она спросила о судьбе Каплан.
Ленин ответил, что решение этого вопроса будет зависеть "от Центрального комитета".
Сказал он это таким тоном, что Балабанова о покушавшейся больше не спрашивала.

"Мне стало ясно", - писала Балабанова, - "что решение это будет приниматься другими инстанциями и что Ленин сам настроен против казни.
Ни из слов Ленина, ни из высказываний других людей нельзя было заключить, что казнь состоялась".

Балабанова пишет, что ее свидание с Лениным происходило "в секретном месте", куда Ленин был вывезен "по совету врачей и из предосторожности".
"Физически он еще не оправился от покушения" и "о своем здоровье он говорил очень неохотно".

"Секретным местом" были Горки, куда Ленин и Крупская выехали 24-25 сентября.
Значит, встреча Балабановой с Лениным относится к концу сентября - началу октября 1918 года.
Предположить, что к этому времени Ленин не знал о расстреле Каплан, совершенно невозможно, хотя бы потому, что об этом было опубликовано в "Известиях" и в органе ВЧК.

И уже совсем неправдоподобной выглядит сцена прощания Балабановой с Крупской.
Крупская обняла ее и "со слезами сказала": "Как это страшно - казнить революционерку в революционной стране".

Сегодня мы с достоверностью знаем, что Ленину казнить было не страшно, в том числе и революционеров.

Поверить, что через месяц после покушения Крупская, проведшая все это время около неоправившегося Ленина, проливает слезы по расстрелянной полусумасшедшей Каплан - очень трудно.
Предположить, что и Крупская не знала о расстреле - еще труднее.
Разве что речь шла не о Каплан, а о какой-то другой женщине?
Но тогда все описанное граничило с разглашением Лениным государственной тайны, а на это ни Ленин, ни Крупская никогда б не пошли.
Однако какое-то объяснение слухам о не расстрелянной Каплан давать приходилось.

Историк Б. И. Николаевский имел свое мнение.

В письме Балабановой он писал:

"Относительно Каплан: она расстреляна комендантом Кремля.
После войны распространился слух, что Каплан жива, ее видели на Колыме и т.д.
Теперь в "Новом мире'" появились воспоминания Ирины Каховской, другой левой эсерки, о Горьком - по-видимому, на Колыме была именно она".

Касательно самой Каховской Николаевский мог быть не прав.
Но он был прав по существу: в лагерях могли встречать женщину, осужденную за покушение на Ленина 30 августа 1918 года.
Кто знает, может быть это была на самом деле стрелявшая в Ленина совсем другая женщина.

Может быть в 1934 году по обвинению в покушении на Ленина была арестована чекистка Зинаида Легонькая и именно ее в лагерях считали помилованной Каплан?

Привезенный после покушения в Кремль, окруженный врачами, Ленин считал, что ему приходит конец.
Лично преданный Ленину человек, управляющий делами СНК и фактический секретарь Ленина Бонч-Бруевич первым оказывается возле Ленина со своей женой, В. М. Величкиной, имевшей медицинское образование.

Только в ее присутствии врачам разрешают ввести Ленину морфий, излишняя доза которого может привести к смерти больного.
Первое впрыскивание морфия делает сама Величкина.
По воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин пытался понять, тяжело ли он ранен: "А сердце?.. Далеко от сердца... Сердце не может быть затронуто..." - спрашивал Ленин.
И затем произнес фразу очень странную, будто считал, что его убивают свои: "И зачем мучают, убивали бы сразу... - сказал он тихо и смолк, словно заснул".

К официальной версии о выстрелах Каплан Ленин отнесся недоверчиво.
По свидетельству Свердлова уже 1 сентября Ленин "шутя" устраивал врачам перекрестный допрос (конечно же - не шутя).

14 сентября Ленин беседовал с Мальковым.

Здесь допустимы две версии.

Первая: Мальков рассказал, что расстрелял Каплан по указанию Свердлова, а труп уничтожил без следа.

Вторая: по приказу Свердлова Мальков Ленину ни о чем не рассказал.

В первом случае Ленину должно было стать ясно, что Свердлов заметал следы и что заговор организовывался Свердловым.

Во втором приходится допустить, что от Ленина утаили факт расстрела Каплан, дабы не компрометировать Свердлова.
Но держать в секрете эту информацию долго вряд ли представлялось возможным.

Оказалось, однако, что даже раненый Ленин, пока он в Кремле, Свердлову все равно мешает.

Здесь сама собой напрашивается аналогия: Ленин, Сталин и Горки в 1922-23 годах.

Официально в 1922-23 годах Ленин был отправлен в Горки на выздоровление.
Сегодня мы знаем, что он был отстранен Сталиным от дел, сослан и умер при загадочных обстоятельствах.
Но мысль о Горках впервые зародилась не у Сталина, а у Свердлова.
И когда, читаешь о том, как Свердлов "заботился" о здоровье раненого "Ильича", это слишком напоминает "заботу" Сталина о больном Ленине в 1922-1923 годах.

Обратимся к мемуарам Малькова:

"Ильич начал вставать с постели.
16 сентября он впервые после болезни участвовал в заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома.
Ильич вернулся к работе!"

Какая радость! Перегруженный работой Свердлов мог наконец-то отдохнуть?

Не тут-то было.

Мальков продолжает:

"В эти дни меня вызвал Яков Михайлович.
Я застал у него председателя Московского губисполкома; Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть.
- Имейте в виду, - напутствовал нас Яков Михайлович, - никто об этом поручении не должен знать.
Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоем и в курсе дела держите меня".

Вот так и родились знаменитые Горки - имение бывшего московского градоначальника Рейнбота (за которого после смерти мужа вышла замуж вдова Саввы Тимофеевича Морозова).

Свердлов "велел подготовить Горки к переезду Ильича", - вспоминает Мальков.
"Снова подчеркнул, что все нужно сохранить в строгой тайне.
Дзержинский выделил для охраны Горок десять чекистов, подчинив их мне.
Я отвез их на место, а на следующий день привез в Горки Владимира Ильича и Надежду Константиновну.
Было это числа 24-25 сентября 1918 года".

В Горки мало кто ездил: Свердлов, Сталин, Дзержинский и Бонч-Бруевич.
Как неоднократно было в 1922-23, Ленин рвался в Кремль, а его не пускали.

Чтобы задержать Ленина в Горках в его кремлевской квартире был начат ремонт.

Мальков пришет:

"К середине октября Владимир Ильич почувствовал себя значительно лучше и все чаще стал интересоваться, как идет ремонт и скоро ли он сможет вернуться в Москву.
Я говорил об этом Якову Михайловичу, а он отвечал:
- Тяните, тяните с ремонтом.
Пусть подольше побудет на воздухе, пусть отдыхает".

Основной задачей Свердлова было продемонстрировать партактиву, что советская власть вполне обходится без Ленина.
Весь сентябрь и первую половину октября Свердлов и А. И. Рыков по очереди председательствовали в Совнаркоме.
Все остальные руководящие посты: председателя ВЦИК и секретаря ЦК, председателя Политбюро и председателя ЦК - у Свердлова уже были.

"Вот, Владимир Дмитриевич, и без Владимира Ильича справляемся", - сказал как-то Свердлов Бонч-Бруевичу.

Нужно ли сомневаться, что Бонч-Бруевич доложил об этом разговоре Ленину?
Следует отметить, что без Ленина справлялся не только Свердлов, но и Троцкий.

Выступая 1 октября 1918 года на соединенном заседании Московского совета с рабочими организациями Троцкий сказал:

"За сравнительно короткий период времени, с того момента, как прозвучал предательский выстрел в тов. Ленина и до сегодня положение советской армии приняло устойчивый характер.
С каждым днем советская армия гигантскими шагами продвигается вперед".

Троцкий рассказал собравшимся, что "вчера" был у Ленина "и убедился, что сидящие в его теле две пули не мешают ему следить за всем, и по-легоньку всех подтягивать, - что конечно вовсе не мешает".

В общем, раненый Ленин сильно не мешает, а строительство армии в его отсутствие "гигантскими шагами продвигается вперед".

В октябре ремонт квартиры был закончен.
Видимо, Бонч-Бруевич, личный друг и секретарь Ленина, был единственным, кто не хотел, чтобы Ленин отдыхал и дышал свежим воздухом: он немедленно сообщил Ленину, что ремонт окончен и можно возвращаться в Кремль.

Мальков вспоминает:
"Недели через три после переезда в Горки Владимир Ильич встретил меня при очередном моем посещении с какой-то особенно подчеркнутой любезностью.
- Ну как, товарищ Мальков, ремонт в моей квартире скоро закончится?
- Да знаете, Владимир Ильич, туго дело идет.
Он вдруг посуровел.
- Ремонт в Кремле уже два дня как закончен.
Я это выяснил.
Завтра же я возвращаюсь в Москву и приступаю к работе. Да, да. Завтра.
Передайте, между прочим, об этом Якову Михайловичу.
Я ведь знаю, кто вас инструктирует.
Так запомните - завтра!
И, круто повернувшись ко мне спиной, Владимир Ильич ушел в свою комнату.
На следующий день он вернулся в Москву".

Так, с помощью плохого Бонч-Бруевича, желавшего Ленину зла, Ленин возвратился из ссылки, в которую он был отправлен добрым Свердловым для отдыха под нежными взорами десятка чекистов Дзержинского.

К этому времени у Бонч-Бруевича и получавшего через него соответствующую информацию Ленина появилась еще одна причина для конфликта со Свердловым.
Если у заговорщика Свердлова были планы расправиться с раненым Лениным, этому помешали в Кремле безотрывно находившиеся при Ленине Бонч-Бруевич и его жена Величкина.
И слишком уж подозрительным совпадением кажется то, что 30 сентября, т.е. через 5-6 дней после отъезда Ленина в Горки, Величкина умерла в Кремле, по официальной версии от "испанки".

Эзопов язык мемуаров старой гвардии большевиков, умудрившейся уцелеть даже в сталинскую чистку, не всегда понятен.

В воспоминаниях Бонч-Бруевича читаем:

"Осень 1918 года.
В Кремле в течение двух дней от испанки умерли три женщины.
Владимир Ильич находился за городом на излечении после тяжелого ранения.
Получив известие о смерти женщин, он выразил самое душевное соболезнование семьям и сделал все распоряжения об оказании им помощи.
Не прошло и месяца, как той же испанкой заболел Я. М. Свердлов.
Надо было видеть, как был озабочен Владимир Ильич.
В это время он уже жил в Кремле.
Несмотря на предупреждения врачей о том, что испанка крайне заразна, Владимир Ильич подошел к постели умирающего и посмотрел в глаза Якова Михайловича.
Яков Михайлович затих, задумался и шепотом проговорил: - Я умираю... Прощайте".

16 марта в 4 часа 55 минут Свердлов умер.

Внешне невинная цитата из воспоминаний Бонч-Бруевича говорит об очень многом.
Прежде всего, Ленина никогда не пошел бы к Свердлову, если бы тот был болен заразной "испанкой".

Не менее важно, что одной из трех женщин, умерших в Кремле в течение двух дней, была жена Бонч-Бруевича, о чем Бонч-Бруевич "забыл" упомянуть.
И понятно почему: три человека за два дня в Кремле - больше похоже на устранение нежелательных людей, чем на смерть от испанки, пусть даже в период пандемии.

Наконец, Бонч-Бруевич умешленно сдвинул даты: между смертью его жены и Свердлова прошел далеко ни один месяц.

Приходится домысливать, что цитата из Бонч-Бруевича не столь уж невинна, что нам намекают сначала на устранение Свердловым Величкиной и еще двух женщин, возможно - медицинских работников, а затем - от "той же испанки" - на устранение Свердлова, но уже по указанию Ленина, оправившегося от августовского покушения 1918 года.

Из очередной поездки в провинцию Свердлов вернулся в Москву 8 марта 1919 г.
О том, что он "тяжело болен" было сообщено 9-го, т. е. сразу же после его приезда.
Считалось, что он простудился.

Однако в вышедшем в 1994 году в Москве (изд. Терра) справочнике "Кто есть кто в России и бывшем СССР" о Свердлове было написано следующее:

"Согласно официальной версии умер после внезапной болезни.
Как утверждает Роберт Масси, в то время ходили настойчивые слухи о том, что его смерть в молодом возрасте последовала за нападением на него рабочих на митинге.

В ноябре 1987 по советскому ТВ был показан документальный отрывок о его похоронах.
В гробу совершенно ясно была видна голова, которая была забинтована".
О том, кто именно нанес по этой голове удар, остается только догадываться.

Спустя три года, на открытом судебном процессе против эсеровской партии, советское правительство формально признало тот факт, что покушение на Ленина 30 августа 1918 года готовили сотрудники ВЧК Г. И. Семенов-Васильев и Л. В. Коноплева (проникшие в эсеровскую партию).

Чтобы лучше разобраться в этой части головоломки, сформулируем еще раз, что же нам известно о покушении на Ленина 30 августа 1918 г.:
в Ленина стреляли и он был ранен;
выстрелы производились из двух пистолетов;
одним из участников покушения могла быть женщина;
доказательств того, что стрелявшей женщиной была Каплан - нет;
доказательств того, что расстрелянной Мальковым женщиной была Каплан - нет;
доказательств того, что расстреляна была женщина, стрелявшая в Ленина - тоже нет;
действительные участники покушения не арестованы;
организаторы покушения неизвестны.

Кем же были Семенов и Коноплева?
Очевидно, что они не были эсеровскими боевиками.
С начала 1918 года оба они служили в ВЧК.

В дореволюционной России их считали бы классическими провокаторами, типа Азефа.
В современном мире их назвали бы агентами разведки в стане врага, нелегалами.

Именно поэтому совершенно бессмысленно пересказывать многостаничные истории о том, в каких эсеровских боевых отрядах трудились сотрудники ВЧК Семенов и Коноплева и на каких именно большевистских руководителей, каким способом и в какие сроки планировали Семенов и Коноплева произвести покушения.

Благодаря агентурной работе Семенова и Коноплевой вся псевдобоевая работа эсеров, контролируемая, руководимая и организуемая двумя чекистами, стала ни чем иным, как капканом, расставленным для сбора материалов будущего процесса над партией эсеров.

Все остальное, что окружало деятельность этих агентов, их рассказы об арестах большевиками, о сопротивлении при этих арестах, о планируемых побегах и о раскаянии мы обязаны назвать чекистской фабрикацией, предпринятой с целью дезинформации.

Это было составной частью подготовки первого открытого политического процесса.

Нам известен пример Блюмкина - сотрудника ЧК, соучастника убийства Мирбаха, амнистированного, принятого затем формально в ряды большевистской партии, работавшего всю оставшуюся жизнь в контрразведке и расстрелянного в 1929 году за нелегальные контакты с высланным Троцким.

Схожая карьера была у Семенова и Коноплевой.

По указанию свыше, и очевидно, что это указание мог дать только Дзержинский, Семенов и Коноплева готовили покушение на Ленина.

Если левый эсер Блюмкин, убивавший Мирбаха, клал на плаху голову левых эсеров, Семенова и Коноплева, бывшие эсерами, подставляли эсеровскую верхушку.

Если ЦК ПЛСР принял на себя ответственность за убийство посла, то ЦК ПСР категорически опроверг свою причастность к покушению на Ленина:

"Бросьте не только вашу работу, которую вы ведете, но бросьте всякую работу и поезжайте в семью отдохнуть", - это все, что мог ответь член ЦК ПСР Абрам Гоц весной 1918 года на предложение Коноплевой убить Ленина.

Даже если предположить, что расписанный в ЧК на процессе эсеров сценарий верен, что Каплан действительно стреляла в Ленина, действительно готовила покушение на Ленина по решению ЦК ПСР, действительно работала под руководством Семенова и Коноплевой, то и в этом случае единственный вывод, который можно сделать, это вывод о том, что организацией покушения на Ленина занималась ВЧК, под руководством Дзержинского, а подозрительное поведение Свердлова вместе со столь стремительной его смертью от "испанки" в марте 1919 года возвращает нас в ту точку круга, с которой мы начали этот очерк.

Семенов и Коноплева были сотрудниками ВЧК, а не перевербованными эсерами.
Семенов вступает в большевистскую партию в 1919 году (по другим сведениям - в январе 1921 г. по рекомендации А. С. Енукидзе, Л. П. Серебрякова и Н. Н. Крестивского).
Коноплева - в феврале 1921 года.

После того, как в конце 1921 года было принято решение об инсценировке открытого судебного процесса над партией эсеров, Коноплеву и Семенова попросили подготовить соответствующую компрометирующую документацию.

Семеновым 3 декабря 1921 года было закончено написание брошюры о подрывной деятельности эсеров.

Рукопись этой брошюры хранится в материалах эсеровского процесса с чернильной пометкой Сталина: "Читал. И. Сталин. (Думаю, что вопрос о печатании этого документа, формах его использования и, также, о судьбе (дальнейшей) автора дневника должен быть обсужден в Политбюро). И. Сталин".

5 декабря 1921 г., т. е. через два дня после окончания написания брошюры, Семенов подает "доклад" в ЦК РКП(б), где указывает, что уже в конце 1920 г. пришел к "мысли о необходимости открыть белые страницы прошлого п.с.р.", что он был за границей, следил за работой эсеров и понял, что из всех партий - эсеры "безусловно единственная реальная сила, могущая сыграть роковую роль при свержении советской власти", а потому решил "разоблачить п.с.р. перед лицом трудящихся, дискредитировать ее... открыв темные страницы ее жизни, неизвестные еще ни РКП(б), ни большинству членов п.с.р."

21 января 1922 г. Политбюро ЦК РКП(б) поручило И. Уншлихту по линии разведки принять меры, чтобы брошюра Семенова вышла из печати за границей не позже, чем через две недели.
2 марта 1922 года берлинская газета "Руль" впервые упомянула вышедшую в Берлине в типографии Г. Германна книжку Семенова.
Сразу же после этого брошюра была переиздана в РСФСР.

Нравы тогда были простые, даже у чекистов, поэтому на изданной в советской России книжке было откровенно указано, что она отпечатана тиражом в 20.000 экз. в типографии ГПУ, Лубянка 18.

Коноплева, в свою очередь, написала ряд документов, подкрепляющих собственную легенду об эсерке-перебежчице, эсерке-предательнице, перевербованной советской властью.

Чекистам важно было иметь в архиве материалы, говорящие о том, что Коноплева бывшая эсерка, а не просто сотрудник ВЧК.
15-16 января такие документы были составлены.
Так, 15 января 1922 года ею было написано письмо в ЦК ПСР, где она доводила до сведения ЦК ПСР, что ею "делается сообщение Центральному комитету РКП(б) о военной, боевой и террористической работе эсеров в конце 1917 года по конец 1918 года в Петербурге и Москве".

В тот же день Коноплева дала пространные показания о подготовке ЦК ПСР террористических актов против Володарского, Урицкого, Троцкого, Зиновьева и Ленина, т.е. подписала членам ЦК партии эсеров смертный приговор.

Из письма, поскольку оно кончалось фразой "бывший член ПСР, член РКП(б)", с очевидностью вытекала неприятная для ЦК ПСР новость: Коноплева была коммунисткой.

Тогда же, 15-16 января было составлено личное письмо Коноплевой секретарю ЦК Л. П. Серебрякову.
В этом письме Коноплева объясняла как и почему она переметнулась от эсеров к большевикам.
По смыслу письма, оно должно было быть датировано задним числом, например, январем 1921 года, как если бы письмо писалось до вступления Коноплевой в РКП(б).
Видимо, письму решили не давать хода, и дата на нем осталась настоящая.

В письме "Дорогому Леониду Петровичу" обсуждается вопрос о том, готова ли Коноплева только еще вступить в партию.

И это писал член партии с более чем годичным стажем:

"Дорогой Леонид Петрович! Мне хочется немного поговорить с Вами, поделиться своими мыслями.
Весь 1919 год был годом ломки моего старого идеологического мировоззрения.
И результат был тот, что и по взглядам своим и по работе фактически я сделалась коммунисткой, но формальное вхождение в РКП считала невозможным благодаря своему прошлому.
Еще будучи в ПСР, а также в группе "Народ", я считала, что долг наш - мой и Семенова - во имя справедливости открыть те страницы в истории ПСР, скрытые от широких масс, Интернационалу.
Интернационал должен знать все темные, все скрытые стороны тактики партии в последнюю революцию.
Но как это сделать, я не знаю.
Вопрос этот, связанный с тяжелым личным моральным состоянием, стал перед вхождением моим в РКП.
С одной стороны, я чувствовала, сознавала, что не имею морального права войти в партию, перед которой имею столько тяжких грехов, не сказав ей о них; с другой стороны, считала, что открыть его, не указав фактического положения вещей, связи с прошлой работой в ПСР, персонально ряде лиц, я не могла - слишком все было связано одно с другим.
Это же считала неприемлемым со стороны моральной - попросту говоря, предательством старых товарищей по работе.
Насколько было приемлемо для меня сообщение о прошлом Интернационалу - объективному судье, настолько неприемлемо Центральному Комитету или иному органу РКП.
Политическая партия не судья другой партии, они обе стороны заинтересованные, а не беспристрастные судьи.
Таково было мое убеждение.
Перед вступлением в РКП я Вам говорила не раз, что мое прошлое мешает войти.
Но я решила перешагнуть через прошлое и в партию вошла, имея на мысли дальнейшей работой хоть немного покрыть прошлое, свои ошибки и преступления перед революцией.
Приехав за границу, читая с.р. орган "Воля России", старое воскресло с новой силой.
Это травля русской революции, Коммунистической партии, которую ведут эсеры, раздувая и крича об ошибках РКП, стараясь восстановить против нас западноевропейский пролетариат, крича об ужасах ЦК и красного террора, зародили мысль о необходимости во имя революции и партии раскрыть перед пролетариатом, и международным и русским, истинное лицо ПСР, ее тактику, ее преступления перед революцией.
Я знаю, что все, что в интересах революции, - допустимо и справедливо.
Интересы революции - наша правда, наша мораль, и когда мы с Семеновым перед отъездом его в Россию обсуждали этот вопрос, то так решили оба - если интересы революции требуют, то мы должны, обязаны это сделать, хотя бы с точки зрения человеческой морали это было неприемлемо...
Как за террористическим актом должна последовать физическая смерть выполнителя, так за этим актом - моральная смерть.
А может быть смерть старой морали?
Этого я еще не знаю.
Все может быть.
Одно только знаю - во имя интересов революции должно быть сделано все!..
Я задавала себе вопрос, старалась проверить себя, что, может быть, потому так тяжело, так мучительно подавать мне заявление в ЦК РКП, что у меня осталось что-то общее с эсерами, какая-то связь.
На это ответил себе, отвечаю и Вам - нет, ничего не осталось.
Как они являются врагами революции, врагами РКП, так они и мои враги...
Дорогой Леонид Петрович, не знаю, разберетесь ли Вы в моем писании...
Я тут совсем одна.
Путалась и разбиралась в этом вопросе и, откровенно говоря, совсем запуталась в морали...

Всего, всего лучшего.

Лида.

15 января 1922 года.

Добавление к письму:

...Все это я Вам пишу как товарищу, мнение которого я ценю и уважаю, и как человек человеку.
Еще раз повторяю, что у меня нет ни тени сомнения и колебания в том, что я должна и обязана, внутренне обязана сделать для революции, но как совместить это с моральной этикой - не знаю, не умею и боюсь.
Простите за такое сумбурное письмо и напишите мне.
16 января 1922 года.

Лида.

P. S. Во всяком случае, уведомите меня... о получении доклада и письма.

Это обязательно сделайте".

Удивительно и то, что Коноплева, бывшая террористка, по легенде убивавшая большевиков, обращается к секретарю ЦК "Дорогой Леонид Петрович", и то, что вопрос о приеме в партию решается ею не в той плоскости, примут или не примут Коноплеву большевики, а готова ли морально или не готова сама Коноплева вступить в партию.

Очевидно, что это письмо - неиспользованный черновик, часть общего сценария эсеровского процесса.
Но адресовано письмо старому хорошему знакомому, если не другу.

Подтверждение этому мы находим в мемуарах жены Серебрякова:

"Весьма характерно, что Лидия Коноплева, правая эсерка, выдавшая планы своей партии, готовившая террористические акты (процесс Гоца и др. прогремел на всю планету), пришла именно к Серебрякову для исповедального разговора и ему первому поведала все, что знала о кровавых намерениях бывших единомышленников.

Впоследствии она постоянно бывала у нас: желтоволосая, неприметная внешне, молчаливая женщина, похожая на сельскую учительницу, с тяжелым взглядом едва окрашенных женских глаз.
Она, как оказалась, под этой заурядной непривлекательностью прятала бурным темперамент и специфический изворотливый ум ловкого конспиратора.
Перед Серебряковым она и ее друг (забыла его фамилию) (Семенов - прим.) доподлинно благоговели.
После суда над эсерами оба они уехали за границу с секретными поручениями".

Совершенно очевидно, что секретарь ЦК Серебряков мог дружить с Коноплевой только в одном случае - если она была и оставалась коммунисткой.

С бывшим эсеров-боевиком Серебряков дружить бы не мог.

Посмотрим, кто еще был вхож в дом Серебрякова и с кем еще он дружил:

"Большая братняя любовь на протяжении многих лет соединяла Свердлова с Леонидом.
Они долго находились в одной ссылке, а с первых дней Октябрьской революции работали вместе.
Вся многочисленная семья Свердловых, его сестры, братья, жена сохраняли короткие дружеские отношения с Леонидом и после смерти Якова Михайловича".

Итак, друг № 1 это Свердлов.

Читаем дальше:

"Валерий Межлаук как-то сказал мне, после того, как поссорился из-за какой-то мелочи с Леонидом (оба работали заместителями наркома путей сообщения Дзержинского), что Леонид хитер и лицемерит".

Здесь нам важна не личная характеристика, может быть к тому же не объективного свидетеля Межлаука, а тот факт, что Серебрякова взял к себе заместителем Дзержинский.

Поэтому правильно предположить, что Серебряков был его правой рукой.
Совместная работа была скреплена и личными дружескими отношениями.

Серебрякова пишет:

"Среди ближайших друзей Леонида было очень много грузин, абхазцев и армян.
Постоянно из Тбилиси, Кутаиси, Еревана присылались подарки: вина, виноград, чурчхела, сыры и мед, - которые мы, в свою очередь, раздавали таким ближайшим друзьям Леонида, как Дзержинский, Григорий Беленький, Бухарин, Воронский, Сергей Зорин, Рудзутак, А. С. Енукидзе и Калинин.
Редкий вечер кто-нибудь из этих людей не бывал у нас, а в дни пленумов и съездов ночевало с десяток человек".

Итак, в период 1918-23 годов Серебряков дружил со Свердловым и Дзержинским.
И в этот дом, куда ежедневно приходили или могли прийти Дзержинский, Бухарин или Калинин заходила еще и бывшие эсеры Коноплева и Семенов, готовившие по приказу ЦК ПСР покушение на Ленина 30 августа 1918 года, чуть не лишившего Ленина жизни.

В последние годы этот вопрос интриговал многих исследователей.

Тополянский пишет:

"Наиболее странным в этой криминальной истории выглядит благодушие властей по отношению к подлинным соучастникам покушения - Коноплевой и Семенову.
Их прощают и оставляют на свободе.
Более того, объявляют о вступлении обоих в ряды большевиков, умиляясь их чистосердечному раскаянию и своевременно заговорившей "революционной совести".

По воспоминаниям эсеров, опубликованным за рубежом в 1924 году, Коноплеву подозревают в провокациях еще в начале 1918 года.

Вскоре после разгона Учредительного собрания значительную часть бывших фронтовиков из состава боевой организации эсеров обезоруживают и сажают в тюрьму.

Коноплеву, напрямую связанную с этими фронтовиками, не только не арестовывают - на нее просто не обращают внимания, хотя она еще некоторое время проживает в Петрограде.

Семенов выполняет какие-то тайные поручения (вероятнее всего, военной разведки), долго находится на секретной работе в Китае и, постепенно продвигаясь по службе, достигает ранга бригадного комиссара.

Формально Семенов вступает в партию в 1921 году.
И кто он?
Террорист, перевербованный большевиками, или агент большевиков, внедренный в боевой отряд эсеров?''

Все это приводит Тополянского к выводу, избежать которого трудно:

"Покушение на Ленина совершают, очевидно, эсеры, но готовит его будущий правоверный коммунист Семенов.
Вряд ли он действует по собственной инициативе, скорее, выполняет чей-то заказ.

Кто же отдает ему в таком случае распоряжения - председатель ВЦИК или председатель ВЧК?
Какие цели, помимо красного террора, они преследуют?
Не связаны ли их замыслы с закулисными играми вокруг Брестского мира?

И что же они пытаются утаить, постепенно свернув следствие по делу о покушении на вождя и не допустив судебного процесса?"

В 1922-1924 гг. Коноплева работала в 4-м управлении штаба РККА;
читала лекции по взрывному делу на курсах оперработников ГПУ(126),
затем служила в Московском отделе народного образования,
в издательствах "Работник просвещения" и "Транспечать".
Арестована в Москве 30 апреля 1937 г. "за хранение архива партии правых эсеров",
обвинена в связях с Бухариным и Семеновым,
расстреляна 13 июля 1937 г.,
реабилитирована "за отсутствием состава преступления" 20 августа 1960 г.

Семенов работал в разведуправлении РККА.

Из крупных поручений, лежавших на Семенове до 1922 года были организация террористических автов против Колчака и Деникина.

В 1927 году Семенов был послан резидентом советской разведки в Китай.

11 февраля 1937 г. арестован и обвинен в том, что с 1928 г. являлся участником антисоветской организации правых, был связан с Бухариным, являлся руководителем "боевой и террористической организации правых", по поручению Бухарина "создал ряд террористических групп из числа бывших эсеров-боевиков";
"силами этих групп подготавливал совершение терактов против руководства ВКП(б) и советского правительства".

8 октября 1937 г. военная коллегия Верховного суда приговорила Г. И. Семенова к расстрелу и в тот же день расстреляла.
22 августа 1961 г. Семенов был реабилитирован.

Военная коллегия прекратила его дело за недоказанностью предъявленных обвинений:

"Проверкой дела установлено, что Семенов никаких террористических групп после 1918 г. не создавал и с эсерами связан не был.

Будучи арестованным 11 февраля 1937 г., Семенов до 15 июня 1937 г. отрицал свою вину и 4 июня 1937 г. на очной ставке с уличающим его арестованным Усовым К. А. заявил:
"Вы Усова замучили угрозами. Смотрите, на кого он похож? Потому и дает такие показания".

За это заявление Семенов был водворен в карцер, после чего 15 июня 1937 г. написал заявление на имя Н. И Ежова о том, что вину свою признает и обещает дать подробные показания.

По делу установлено, что бывший сотрудник НКВД М. Л. Гатов, руководивший следствием и допрашивавший Семенова, в 1939 г. был осужден за фальсификацию следственных дел и антисоветскую деятельность в органах НКВД''.

Литвин считает, что "технически организовать тогда покушение на Ленина было просто.
Достаточно лишь представить себе, что руководители боевой эсеровской организации Семенов и Коноплева начали сотрудничать с Дзержинским не с октября 1918 года, когда их арестовали, а с весны 1918-го.
Тогда станут понятными и легкость, с которой в нужном месте прозвучали выстрелы, и нарочито безрезультатная работа следствия.
Эта версия поможет понять, почему Семенов и Коноплева под поручительство известных большевистских деятелей были отпущены на свободу и никак не пострадали в период красного террора.
Семенов, этот эсеровский Азеф 1918 года, скорее всего действовал по указанию чекистского руководства, тесно связанного с партийно-советскими вождями".

Заявления о том, что к покушению на Ленина в августе 1918 года имели отношение высшие советские руководители, прежде всего Бухарин, впервые прозвучали в 1938 году, во время процесса над Бухариным.

Дело в том, что весной 1918 года, после подписания Брестского договора, левыми эсерами был поднят вопрос о создании совместно с левыми коммунистами оппозиционной Ленину партии, для чего предлагалось "арестовать Совет народных комиссаров" во главе с Лениным, объявить войну Германии, немедленно после этого освободить арестованных членов СНК и сформировать новое правительство из сторонников революционнной войны.

Председателем нового Совнаркома предполагалось назначить Пятакова.

Сами левые коммунисты о тех днях сообщали следующее:

"По вопросу о Брестском мире, как известно, одно время положение в ЦК партии было таково, что противники Брестского мира имели в ЦК большинство.
Во время заседания ЦИК, происходившего в Таврическом дворце, когда Ленин делал доклад о Бресте, к Пятакову и Бухарину во время речи Ленина подошел левый эсер Камков и полушутя сказал:
"Ну, что же вы будете делать, если получите в партии большинство?
Ведь Ленин уйдет, и тогда нам с вами придется составлять новый Совнарком.
Я думаю, что председателем Совнаркома мы выберем тогда тов. Пятакова".
Уже после заключения Брестского мира тов. Радек зашел к Прошьяну для отправки по радио какой-то резолюции левых коммунистов.
Прошьян смеясь сказал тов. Радеку:
"Все вы резолюции пишете.
Не проще было бы арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать тов. Ленина председателем Совнаркома".
Прошьян тогда говорил, что, разумеется, Ленин как революционер, будучи поставлен в необходимость защищаться от наступающих немцев, всячески ругая нас и вас (вас - левых коммунистов), тем не менее лучше кого бы то ни было поведет оборонительную войну.
Любопытно отметить, что когда после смерти Прошьяна тов. Ленин писал о последнем некролог, тов. Радек рассказывал об этом случае тов. Ленину, и последний хохотал по поводу такого "плана"'.

Не позднее января 1937 года НКВД стало собирать компрометирующую информацию для процесса против Бухарина.

Именно в этот момент вспомнили о статьях в "Правде" 1923 года, равно как и о Семенове с Коноплевой.

Оба сотрудника советской контрразведки были арестованы и по указанию органов НКВД дали компрометирующую информацию против Бухарина, предъявленную Бухарину в феврале.
Положение Бухарина усугублялось тем, что именно Бухарин по решению ЦК в 1921 году (вместе с И. Н. Смирновым и Шкирятовым) формально рекомендовал Коноплеву для вступления в партию, а в 1922 году, тоже по решению ЦК, выступал защитником Семенова на процессе эсеров.

20 февраля 1937 года Бухарин пробовал оправдаться в письме к пленуму ЦК ВКП(б):

"Нельзя пройти мимо чудовищного обвинения меня в том, что я, якобы, давал Семенову террористические директивы.
Здесь умолчано о том, что Семенов был коммунистом, членом партии.
Семенова я защищал по постановлению ЦК партии.
Партия наша считала, что Семенов оказал ей большие услуги, приняла его в число своих членов.

Семенов фактически выдал советской власти и партии боевые эсеровские группы.

У всех эсеров, оставшихся эсерами, он считался "большевистским провокатором".

Роль разоблачителя он играл и на суде против эсеров.
Его эсеры ненавидели и сторонились его как чумы''.

Поскольку Сталина при подготовке процесса над Бухариным меньше всего интересовала истина, опровержение Бухарина ничего не меняло, и на процессе "антисоветского право-троцкистского блока" 1938 года государственный обвинитель А. Я. Вышинский продолжал утверждать, что террористические директивы Семенов получал лично от Бухарина.



5-Я ЧАСТЬ - ПРОДОЛЖЕНИЕ - В СЛЕДУЮЩЕЙ ЗАПИСИ:
ИНТЕРНЕТ-ССЫЛКА.